ЗАБЫТЫЙ ГЕНОЦИД

 

Смерть уже не казалась каким-то пугающим словом.
Она просто была рядом с нами каждый день, каждую ночь, каждую секунду.
Юрий Кондратьев, ноябрь 2000

№ 414, 20 февраля 2005 г.

http://www.lebed.com/2005/art4081.htm

При рассмотрении проблем современной Чечни принято сводить их к проблемам чеченцев, игнорируя при этом другие субъекты конфликта, словно их и вовсе нет. Нам хотелось бы исправить это упущения, которое представляется нам весьма существенным.

В рамках данной работы мы постараемся учесть судьбу и интересы других этнических групп, чьи судьбы связаны с конфликтом. Представляется справедливым в первую очередь говорить о русском этносе как наиболее многочисленном. Это тем более обоснованно, что, зачастую, в процессе конфликта представители любой нечеченской национальности рассматривались, как русские, и находились в таком же или схожем положении.

* * *

Считается, что война началась в начале 1990-ых годов из-за событий происходивших в республике. Будем пока считать так. Но наши знания зачастую сводятся к упрощенной формуле: “Чеченцы провозгласили независимость, а мы (русские) их не пустили”. А, по сути: мы просто не представляем, что в действительности происходило в то время в мятежной республике.

Мы постараемся изучить этот вопрос на основе доступных нам источников. Приводя свидетельства людей, чьи имена мы не можем назвать по тем или иным причинам, мы будем пользоваться цифро-буквенной нумерацией. Аn – для тех, чьи показания задокументированны, Вn – для прочих свидетелей.

* * *

“Вечерами, когда мы съезжаемся с “работы”, ведь только этим теперь и можно хоть что-то заработать, обмениваемся новостями и слухами. Несмотря на то, что в мирное время в городе было 470 тысяч населения, все равно каким-то боком мы все знакомы. Имеем общих знакомых, работали на тех или иных заводах, учреждениях или знаем кого-то с них. Начинается как всегда невесело, впрочем, так же и заканчивается.

-Такого-то знаете? Там-то работал?

-Да, знаем.

-К нему ночью вломились…. Его, жену, детей – всех под нож…. А такого-то? Помните?

-Его тоже…. На днях….” (1).

Эти строки взяты из воспоминаний русского жителя Грозного Юрия Кондратьева. Перед началом войны ему посчастливилось покинуть свою малую родину. Война идет и сегодня, и по-прежнему продолжает геноцид всего нечеченского населения республики.

Нет, совсем не хочется верить, что геноцид может происходить и сегодня, в наш просвещенный век. Но человеческий опыт показывает, что мы всегда совершенно не готовы к ужасам истребления народов.

Возможно, это связано с тем, что случаи геноцида замалчиваются или предаются забвению по политическим причинам. Даже в тех случаях, когда это касается довольно давних событий.

“Китайский император Цянь Лун произвел массовое истребление ойратов, причем маньчжуры охотились за женщинами, детьми старцами, не давая пощады никому. Официальная китайская история ограничивается простой справкой: “Было убито более миллиона ойратов”. Величайшее событие потонуло в казенщине, и разве только оно одно?!” - пишет известный ученый Лев Гумилев (2).

Такая же судьба постигла и попытку полного истребления населения Нидерландов в 1568 году, или совсем недавний геноцид представителей племени тутси в Руанде в 1993-94 -х.

Забылось и у нас и на Западе уничтожения индейцев, аборигенов Южной и Северной Америк. США признали его сравнительно недавно, лишь после трагических событий в Вундед-Ни в 1973 году, признали факт геноцида американских индейцев(3).

Поэтому до бесконечности повторяется все тоже и тоже.

Чеченская трагедия началась еще при Советском Союзе, в годы перестройки. В это время по всему СССР происходит серия межнациональных конфликтов, вызванная активизацией местных радикалов, воспользовавшихся смягчением внутренний политики. Так, в частности, начался армяно-азербайджанский конфликт.

Первые события подобного рода зафиксированы в Якутии: в мае-апреле 1986 года там происходят столкновения между русской молодежью и студентами-якутами из ЯГУ, затем, 17 декабря, происходят знаменитые беспорядки в Алма-Ате, повлекшие за собой человеческие жертвы (4).

Однако межэтнический кризис в Чеченской республике начался несколько раньше и без особых “спецэффектов”.

Прежде всего бросается в глаза ненормальная демографическая ситуация в республике: за 1979-1989 годы при общем приросте населения (9,9%) русское население ЧР сократилось на 12,4%, а еврейское, например, почти вдвое (5).

Первым тревогу в Чеченской республике поднял прокурор Ростов, указавший во время заседания партактива на “рост криминальных выступлений против русскоязычного населения”(6).

Он привел как пример события в станице Старогладовской Шелковского района, где раньше проживали терские казаки, а в 80-е годы резко изменился национальный состав, из нее стали выезжать русские, и значительно возросло число чеченцев.

Его выступление проигнорировали, а вскоре насилие вскоре перекинулось в города. В ту пору нашему свидетелю А1 исполнилось 17 лет….

* * *

Однажды вечером он встретил группу молодых чеченцев, которые когда-то учились в параллельном классе. А они, не стесняясь, заявили: “Тебе повезло, что мы тебя знаем, а то мы идем и думаем, какому бы русаку в морду дать”. “Тогда они нас просто били, а через два-три года начали убивать”(A1).

Напомню, эти события происходят еще до прихода к власти Дудаева, состоявшегося осенью 1991-ого и даже до провозглашения независимости в 1990-ом. После этого события приобретают дополнительное ускорение и некоторую организованность.

В августе создается подчиненная Дудаеву “национальная гвардия”, начавшая свою деятельность со сноса памятников. Не только и не столько советских, как по всей стране, борьбу с коммунистическим прошлым начинают почему-то с памятника Алексею Ермолову, царскому генералу XIX века.

Параллельно изгоняется и советское руководство, в сентябре, благословясь, принимаются за парламент. Потом телецентр, почта, телеграф, МВД. К октябрю добираются и до КГБ:

“…Двери в здание распахнуты настежь, тротуар усеян какими-то бумагами, из нескольких окон свешиваются зеленые шакальи тряпки. Рядом со ступеньками лежит чье-то тело, прикрытое тряпьем, а в довершении всей картины на крылечке на стуле сидит шакал в папахе, с “дегтярем” на коленях” (А1).

Бойня в КГБ имеет характер национального погрома: единственный раненый сотрудник-чеченец (некто Аюбов) был немедленно доставлен в больницу, от его родственников потом откупятся. А, например, русского майора Толстенева забивают до смерти, затем, демонстрируя труп по телевидению (чего скрывать-то!), поясняют для общественности, что покойный “при попытке провокации … сам перерезал себе горло”(7). Бывает….

Разграбление оружейного склада КГБ провоцирует череду новых преступлений.

* * *

Еще свидетельство:

“В меня стреляли, пытались избить, бросали гранату, пытались задавить машиной, но к этому времени я уже научился очень многому. Я умел, не поворачивая головы, видеть на 360 градусов, с одного взгляда определять какие намерения у идущих или едущих мне навстречу и совершенно точно знал, как следует поступить. Как прыгнуть в канаву от гранаты, как уклониться от выстрела из пистолета” (А2).

Люди начинают понимать, что происходящее в республике выходит далеко за рамки обычного разгула уголовщины. Пишут коллективные жалобы, первые из которых адресованы: президенту Чеченской республики, генералу Дудаеву.

“Коллектив Старогрозненского управления буровых работ обращается к Вам с требованием незамедлительно принять меры, обезвредить появившиеся в Старопромысловском районе преступные группы, разбойно нападающие на работников управления.

* * *

Преступники, по словам пострадавших, ведут себя цинично и нагло, шантажируют именно русскоязычное население, говоря о том, чтобы убирались из Чечни подобру-поздорову, с угрозами дальнейших физических расправ” - жалуются “дорогому президенту” работники бурового управления Чечни (8).

Дудаев пытается сгладить неприятное впечатление и проводит ряд встреч “с русской интеллигенцией”. В Чечено-Ингушском нефтяном институте им. Академика Миллионщикова генерал встречается со студентами Нефтяного института и Государственного педагогического Университета, однако контакта не получается: студенчество начинает задавать неудобные вопросы (А1).

Не понравились Джохару и преподаватели. Валентина Верольская осмеливается спросить:

-Генерал, вы действительно хотите блага чеченскому народу?

-Да, я хочу блага, - ответствовал растерявшийся генерал.

Валентина Васильевна начинает говорить о необходимости грамотности для молодого поколения, но он морщится:

-Вы так считаете? … Я считаю, что мальчикам надо дать четыре класса образования, а девочкам – два.

-Ну и что у вас получится? Солдат и родильный агрегат, - восклицает Верольская (9).

* * *

Негостеприимный храм науки подвергается погрому: бандиты ночью врываются в университетское общежитие и выбрасывают в окна тех, кто не успевает бежать сам (В1). Ректора, Виктора Канкалика, похищают и заживо хоронят в пригороде Грозного. Убит проректор Ибрагимов, попытавшийся помешать бандитам. Исчезают так же многие преподаватели, а в университетских коридорах то и дело слышны выстрелы. Затем принимаются и за частый сектор: захватывают частые дома и квартиры.

В. Дьяченко повез больного отца в Киев, вернулся через месяц: однако квартиру уже заняли дудаевские гвардейцы, чуть не застрелившими его. А. Колоденко начинает получать от соседей-чеченцев (Малики и Руслана Айдаевых) “письма радости”:

“Если тебе дорога твоя жизнь и жизнь твоих детей, забирай свои вещи и убирайся подобру-поздорову, а квартиру оставь... Иначе, пулю получат твои дети” (10).

Соседи Д. Гакуряна от слов перешли к делу и, угрожая пистолетом, выкинули его из квартиры. Филиппову вместе с мужем выгнал из дому некий Джамалдаев Хамзат Ахмедович. Женщину 90 лет компания пьяных чеченцев выкинула из окна собственной квартиры (В2).

Нашему свидетелю А2 больше повезло, если это слово здесь применимо: за его дом передралось несколько группировок, одна из которых, обеспечила ему охрану, в пику остальным.

С ухудшением ситуации в республики начался массовый отток русского населения, не многим повезло продать квартиру за хотя бы минимальную сумму. Один чеченец очень удивляется, что кто находит нечто предосудительное в том, что он купил у семидесятилетней женщины квартиру за двести долларов (В2). Право слово, ведь сам он ее и пальцем не тронул….

В конце концов, когда происходящее вообще перестало укладываться в голове, заместитель генерального прокурора пытался оправдаться на страницах чеченской прессы (11). Утверждал, что в республике-де происходит “стихийная реституция”, но “мы” ее пресекаем, приводя в пример, дело какого-то Сайдалиева, которого заставили покинуть незаконно захваченную квартиру.

Однако проку от этих разговоров не было. В 1994 году в Ассиновской “изгнаны из своих домов граждане станицы: Смык В., Полякова В., Жариков И., Золотова М., Ручица П. И., даже не продав дома за бесценок, лишились всего” - пишут Дудаеву жители станицы (12).

Объяснить это волной насильственных преступлений, прокатившейся в начале 1990-ых по России – невозможно. Масштабы и организованность этой акции значительно превосходят возможности оргпреступности тех лет.

В 1992-ом в Грозном на школу было совершено нападение. Детей (седьмой класс) взяли в заложники и удерживали в течение суток. “Было совершено групповое изнасилование всего класса и трех учительниц”.(13)

“Был свидетелем сцены, как четверо пьяных шакалов дое..лись, - другого слова просто нет, - к молодому армейскому лейтенанту, прямо возле “Детского Мира”, рядом с 1-й школой. … Господи, как они его втроем избивали…. Если бы я чем-то мог помочь, но у всех четверых стволы в руках. Трое “развлекаются”, а четвертый стоит и караулит…”(А1).

Лисицына, проживавшая близ грозненского вокзала, каждый день наблюдала грабежи поездов.

Сейчас приостановим изложение фактов и попробуем обобщить их и проанализировать известное нам. Первый и немаловажный вопрос: насколько можно доверять собранным свидетельствам? Хотя многие из них собранны федеральными властями, которые, без всякого сомнения, можно считать одной из сторон конфликта, они заслуживают полного доверия.

Документальные свидетельства геноцида в сельской местности Чечни были собраны еще до начала военных действий казачьими организациями и просто перепечатаны в цитируемом сборнике. Материалы допросов проведенных властями в 1995-ом году вполне созвучны собранным нами свидетельствам, приведенным в тексте.

Так же нельзя не обратить внимания на исследования, проведенные оппозиционными и независимыми журналистами. Особо подчеркнем исследование этнографа Абакумова, впервые обобщившего факты геноцида в Чечне(14).

Отметим так же мемуары Ю. Кондратьева, являющиеся документальными свидетельствами очевидца - “Грозный: несколько дней”, за которые ему была присуждена международная премия “Тенета - 2002”.

* * *

Таким образом, по самым скромным оценкам, начиная с середины 1980-ых годов, в Чечне совершается множество преступлений против всего нечеченского - и в первую очередь русского населения, совершаемых этническими чеченцами.

В первую очередь это открытые нападения в общественных местах, зачастую, без какой-либо конкретной цели: А1 избили и ограбили около здания Совета Министров (днем, днем, господа!), взяв три рубля и авторучку.

Р. А. изнасилована в третьей городской больнице группой подростков-чеченцев, потом ее с какой-то изуверской фантазией под угрозой ножа заставляют совокупляться с собакой. Ю. П. стала жертвой пьяного соседа-чеченца.

Затем уже идут сознательные грабежи, угон автотранспорта (по свидетельству А2 в 1992-ом в угоне значилось более 10 000 единиц). Однако порой поражает бессмысленность подобных деяний: в мае 1993-ого пытались отнять инвалидную (зачем?!) машину у русского. Не удалось, потому что та была неисправна. Бандиты подожгли машину и заперли хозяина вместе с ней в гараже, спасся чудом (15).

Захват жилья зачастую оканчивается гибелью или бесследным исчезновением владельца. От этих посягательств не застрахован ни сельский дом, ни комната в коммуналке, любой русский в Чечне бесправен и только ленивый не попытается “приобрести” за его счет недвижимость.

* * *

Во всей этой вакханалии бандитизма можно выделить главную черту. Любые осмысленные мотивы преступлений: жажды наживы, месть, похоть отходят на второй план или вовсе отсутствуют, при главной побудительной силе – национальной ненависти. Или, что точнее, ксенофобии – ненависти ко всему чуждому, нечеченскому.

Это было, кажется, какое-то странное ощущения неподдельного единства погромщиков. Есть мы – чеченцы и они – русские. Не суть важно, чего от него добьюсь я, главное завтра он уедет, продав тебе дом за гроши, а завтра ты зарежешь моего соседа и его квартира достанется мне….

Первое время в действиях бандитов превалирует антисемитизм: Кондратьева в 1990-ом избили, как “жида”, однако настоящих евреев в республике практически не остается (в 1989 менее трех тысяч, хотя Чечня в свое время считалась одним из районов еврейского земледелья).

Теперь главенствует откровенный антирусский мотив: “Не покупайте квартиры у Маши, они все равно будут наши!” “Русские не уезжайте, нам нужны рабы!” - характерное “стихийное народное творчество” тех лет.

Впрочем, стихийное ли? Госсекретарь А. Акбулатов призывал ведь “наладить периодический выпуск листовок и плакатов на актуальную тему на двух языках - чеченском и русском”. Вот, вишь, наладили….

* * *

Власти и общество оказались не готовы противостоять самопровозглашенному режиму. Власти откровенно игнорируют проблемы республики, в чем мы склонны подозревать политический подтекст. Вплоть до 1993 Кремль вполне мог считать Дудаева противовесом Р. Хасбулатову, одному из лидеров оппозиции.

В сущности, Дудаев до определенного момента был вполне лоялен к федеральному центру. Одобрял даже закончившийся большой кровью разгон Верховного Совета в 1993-ем.

Официальная Москва отвечала ему взаимностью: оставила в его распоряжении огромное количество оружия с воинских складов, включая танки, пропускала мимо ушей все декларации о независимости республики. Когда был разгромлен республиканский КГБ, председатель КГБ РСФСР радует оставшихся в живых офицеров сообщением о своих “переживаниях”, фактически предлагая выкручиваться самим, как Бог на душу положит(16).

Казачество то же совершенно не готово к отпору: “Предки с голыми руками на штыки лезли, в окруженных казачьих селах никогда пленных не было, потому что сражались до последнего и старые и малые, а мы? Совсем обмельчали. Моя мать в 17 лет на фронт ушла, Грозный защищала, ранения имела, а я?” - пишет Юрий Кондратьев.

В “Республиканском Казачьем Обществе” Юрию заявили, что исключают возможность самообороны, потому что для этого есть государство (интересно где?), а ставят во главу угла подготовку к выборам атамана(17).

Наверное, никто не осудит людей, для которых единственным выходом осталось бегство. Однако они немедленно столкнулись со значительными препятствиями: мало того, что невозможно было продать имущество за сколь-либо серьезную сумму, невозможно было просто уехать….

* * *

Дело в том, что в Чечне значительную долю квалифицированных кадров составляли - русские. “Основными техническими и высококвалифицированными кадрами были русские, хотя, конечно, чеченцы тоже работали на заводах, но их было не так много. Местное население занималось в основном сельским хозяйством”, - рассказывает Анатолий Иванов долгое время занимавший в Чечено-ингушской АССР пост министра финансов(18).

В отличие от ряда своих земляков Дудаев прекрасно понимал, что их без них республика жить не сможет, и пытался удержать их всеми доступными мерами.

Конечно, и речи не могло быть, чтобы идти против “чаяний народа” и останавливать геноцид, речь снова идет о грубой силе. Русских работавших на стратегически важных объектах водили на работу под конвоем. (По показаниям Н. Коврижкина – железнодорожников на работах “охраняли, как заключенных”). Многих специалистов под угрозой расстрела или расправы с семьей и близкими мобилизовали в войска Дудаева.

Не только русских: ногайка Абиджалиева бежала из Чечни в 1995-ом, когда от ее родных стали требовать вступления в отряд боевиков.

Железнодорожное сообщение прекратилось из-за постоянных грабежей, так что основным каналом выезда стал автотранспорт. Дороги были блокированы боевиками, но все равно прочь из республики тянулись тысячи семей беженцев.

Кого-то, почти контрабандой, вывозили знакомые чеченцы, кто-то вырывался сам. Ехали без остановок, пока не удавалось покинуть негостеприимную малую родину, на чеченских “постах” откупались водкой и гнали дальше из России в Россию….

…Пахнет мокрой травой и махорочным дымом бытья.

Продолжается действо без нас, продолжается действо,

Продолжается боль, потому что ей некуда деться,

Возвращается вечером ветер на круги своя.

По официальным данным число русскоязычных беженцев из Чечни составило 250-300 тысяч человек, по нашим оценочным данным около 500 000.

“…Их не “вырезали”; те из них, кого не уничтожили ковровые бомбардировки российской авиации, просто уехали к себе на родину…”(19) – радостно комментирует современный информационный центр чеченских боевиков.

Были ли “сладок и приятен” дым отечества для тысяч беженцев из Чечни? Действовало и действует всего лишь несколько центров по помощи вынужденным мигрантам, которые не могли справиться с этим людским потоком.

Не так давно очередная группа правозащитников, заявив об “ужасных притеснениях чеченцев в России”, обратился к правительству с требованием “достойного возмещения убытков всем жертвам войны, вне зависимости от национальности” (20), видимо, полагая, что русские находятся в каком-то привилегированном положении.

Кто из нас не помнит бесконечные репортажи из лагерей чеченских беженцев? Бесконечных историй о выплатах компенсаций чеченским беженцам? Наше государство, вполне справедливо, в меру сил, пытается оказать помощь жертвам войны. К этой работе подключаются и международные организации от “Красного Креста” до комиссариата ООН по делам беженцев.

Последний официально устранился от помощи русским беженцам после заявления генерального комиссара Любберса о том, что он готов заниматься этой проблемой лишь, если “если российское правительство не сможет решить эту проблему само”(21). Общественные организации практически не ведут работу в этом направлении, насколько нам известно, лишь “Форум переселенческих организаций” в лице Лидии Ивановны Графовой признал проблему русских вынужденных переселенцев.

Вообще, решение проблемы чрезвычайно тормозит отсутствие официального признания геноцида в Чечне. Чиновники отказывают русским в статусе беженцев. Дескать, до декабря 1994-го, войны не было.

А чтобы добиться помощи от родной страны нужно было, как минимум, добиться статуса “вынужденного переселенца” или хотя бы новую прописку на новом месте. Нет работы – нет происки. Нет прописки – нет работы. И круг замыкается. Большинство пытается решить проблему через суд или жалобы в высокие инстанции, вроде администрации Президента.

Власти порой откровенно издеваются над беженцами, предлагая возвращаться в Грозный за справками (особенно своевременно это звучало зимой 1994-1995, когда в городе шли бои). Некоторые не могут стать на учет десятилетиями. Тем, кому все-таки удается найти место в системе государственных лагерей беженцев, уготована иная участь:

“…это тесные, давно не ремонтированные комнаты, коридоры со вздувшимися полами, “удобства” на этаже и одна на всех кухня с большой электроплитой – настолько пустая, что кажется просторной. Новые и не очень пункты временного размещения в Грозном, куда сейчас перевозят жителей палаток, выглядят посвежее. Хотя в Грозном все-таки была война, а в Тамбове о ней только слышали”(22).

Большинство русских, не одолев российской бюрократии, устраивались самостоятельно у родственников, в служебном жилье, или лачугах купленных на вывезенные из Грозного деньги. (Семья А2, как и многие другие беженцы устраивалась самостоятельно, жила в России в двухкомнатной квартире хрущевки вшестером).

В России, как не парадоксально, невыносимая обстановка именно для русских беженцев откуда бы они ни приезжали. Валентина Верольская, бывший преподаватель грозненского университета просит об одном “хочу, чтобы нас уравняли с чеченцами”.

О том же пишет русская беженка Людмила Пищаева:

“Нам очень стыдно, что мы, русские люди, и приехали на Родину, что, кроме выжимания из нас денег в ОВИРе, мы никому не нужны. Мы родились в России, все наши предки россияне. Мы хотим оформить гражданство, но нас гоняют два года по инстанциям. Странно, что “кавказцы” получают паспорта без проблем. … Нам даже нельзя работать без гражданства, нам уже не на что жить. … Муж – газоэлектросварщик 7-го разряда c “Личным клеймом качества”, строитель-бригадир комплексной бригады, шахтер. Старший сын - электромонтер 5-го разряда, сборщик мебели. Средний – буровой мастер, водитель-профессионал. Младший - аппаратчик, водитель”(23).

Но мы забежали слишком далеко вперед, так что вернемся на 10 лет назад в горящую Чечню. В памятном 1994-ом году центр, наконец, перестал чесать в затылке и принял решение о вводе в республику войск.

Разумеется, введенные части занимались не только борьбой с бандами дудаевцев, но и пытались в меру сил помогать мирному населению. А3 упоминает, что русские солдаты делились с жителями разрушенного Грозного едой и сигаретами.

Воспользовавшись краткой свободой дорог от чеченских кордонов, многие попытались уехать из республики. Кого-то эвакуировали военные и МЧС в Моздок, а оттуда в Пятигорск. Зима, холод, ни воды, ни еды, неразбериха. Вместе с беженцами зачастую выезжали раненные боевики.

“Вели себя разнузданно, – утверждает Валентина Верольская. – Оружия, правда, было не видно, но утром в больнице были кучи окровавленных бинтов: их тут оперировали. А ФСБ ничего не делала. Они почему-то только у нас снимали отпечатки пальцев, как будто это мы преступники”.

Казалось, что весной республика снова оживает: возобновил работу университет (по сообщению газеты “Республика” на работу вышли 300 преподавателей), начинают выходить газеты, проводятся субботники по уборке Грозного(24).

В эти годы впервые заговорили о геноциде русских на полуофициальном уровне.

Некоторые аналитики настаивают на том, что именно этот геноцид стал причиной или поводом (как кому больше нравиться) для ввода российских войск в Чечню (25). Однако в действительности факт геноцида был “упомянут” российским руководством только в середине 1995 года.

В июле 1995 года С. Шахрай на заседании Конституционного Суда заявил, что в “конце 1991 года, 1992 году, половине 1993 года в Чечне происходили массовые нарушения прав и свобод человека, происходила этническая чистка”. Заявление продублировал в августе Олег Лобов, ставший представителем президента в Чечне(26).

Собственно, с тех пор эта проблема практически забыта. “…у федеральных органов власти имеется определенный страх при обсуждении этой темы – они боятся обвинений в шовинизме” - предполагает чеченский политик Амин Осмаев(27).

Однако, скоро дает о себе знать непоследовательная и неумелая политика Москвы. Попытки переговоров, сдерживание военных операций создает у боевиков уверенность, что все еще можно переиграть. Зимой 1995-1996 происходит несколько крупных захватов заложников, похищают несколько десятков строителей в Ачхой-Мартане и Грозном. Учащаются акты террора против оставшегося в республике русского населения, официальный приказ об этом издает в марте 1996-ого Ахмед Закаев.

Капитуляция в Хасавь-юрте только подстегивает этот процесс. Вновь начинаются грабежи и отъем жилья у посмевших вернуться русских. Приведу свидетельства Марии З.:

“Многие подростки тут завели моду бегать по городу с автоматами, обирали каждого встречного-поперечного, — а главным образом русских, за которых некому было заступиться. Случалось, и расстреливали людей — просто так, "из вредности". Кстати, не только русские, но и многие чеченцы страдали от этих молодых "отморозков".

Впрочем, чего еще было ожидать от юнцов? Ведь с 1991 года (приход Дудаева) они фактически не учились ни в школах, ни ремеслу. Да и работать им было негде. К тому же дудаевские идеологи вбили им в головы, что высшая военная доблесть для чеченца — стрелять по русским "захватчикам" и добывать хлеб насущный исключительно с помощью автомата Калашникова. Так и выросло целое поколение, живущее отныне по закону: у кого больше патронов — тот и хозяин жизни” (28). Вскоре у Марии отнимут квартиру и она “в одних тапочках” будет вынуждена уехать в Ставрополь.

Насилие выплескивается за пределы Чечни в форме похищения людей, заложничества. В какой-то мере она традиционна, чеченские племена похищает жителей соседних земель, по меньшей мере, с XIX века. Чтобы обезопасить своих подданных, Россия в 1820-е вводит войска в Чечню и строит крепость Грозную (ныне город Грозный)(29).

Это явление проходит красной нитью по русской литературе вспомнить хотя бы “Кавказского пленника” Л. Толстого, хотя эта проблема гораздо древнее еще до рождения Льва Николаевич Пушкин писал:

“Пленников они (горцы - Н.М.) сохраняют в надежде на выкуп, но обходятся с ними с ужасным бесчеловечьем, заставляют работать сверх сил, кормят сырым тестом, бьют, когда вздумается, и приставляют к ним для стражи своих мальчишек, которые за одно слово во вправе их изрубить своими детскими шашками”(30).

О заложничестве заговорили вновь в 1990-ые годы: “Просим обратить внимание на то, что в течение нескольких лет на территорию станицы Ассиновской очень много привезено бичей из России (в основном это люди русской национальности). Их можно встретить во многих чеченских семьях”, - пишут жители станицы Ассиновская в обращении к властям(31).

Опасения того, что “новая экономика” Чечни будет основана на базе рабского труда, вполне подтвердились. По данным чеченской православной общины была похищена значительная часть республиканского клира(32).

Всего в Чеченское рабство по разным оценкам было угнано 1-5 тысяч человек, среди них не только жители Чечни и близлежащих регионов, были даже москвичи.

Учащаются акты бандитизма и вооруженные налеты. Во время нападения на Буйнакск в 1997-от нападавшие “взорвали трансформаторные подстанции, обесточив город и военный гарнизон, и только затем начали обстрел расположения одного из танковых батальонов бригады”(33). Уничтожено два танка, взорвано две цистерны с нефтепродуктами и несколько автомобилей. Нападавшие были хорошо вооружены.

По сообщениям жителей окрестных областей бесчисленное число случаев угона скота, грабежи, изнасилования, убийства. В большинстве случаев преступники вместе с награбленным скрывались на территории Чечни. Жертвами преступлений преимущественно становятся этнические русские. В 1999-ом даже “Мемориал” официально констатировал: “…Криминальное насилие, исходящее из Чечни, является реальным фактором, дестабилизирующим обстановку” (34).

В параграфе 3 той же справки правозащитники констатируют, что террор направлен на разрушение экономики Ставрополья. В этот период чеченский бандитизм становится значимым политическим фактором в регионе. Представители чеченского криминалитета мелькают в дагестанской и московской политической элите.

Данная политическая сила ставит перед собой следующую задачу: “…провозглашение исламской республики и создание великой Чеченской империи (выделено мною — Н. М.) в Чечне и Дагестане, а затем и на земле Ингушетии” (35).

Однако после начала контр-террористической операции положение несколько улучшилось. Например, по наблюдениям жителей Буденовска, после начал боевых действий в Чечне число преступлений резко упало.

Следует отметить и такой момент, как смену идеологии среди руководства чеченских сепаратистов. Практика показала неэффективность опоры на чеченский национализм. Например, в период боевых действий в Дагестане чеченцы-акинцы наиболее активно выступали против басаевских банд. Так чеченское село Шушия Басаеву пришлось захватывать с боем (36)

По нашим данным, в последнее время руководство чеченских бандитов отказалось от курса на физическое истребление остатков русского населения Чечни. Им попросту не до этого. Основным лейтмотивом пропаганды является построение на Кавказе шариатского государства на основах социальной справедливости. Преследования немногих русскоязычных оставшихся на Севере Чечни теперь носит более пассивный и менее организованный характер, однако по прежнему остается реальностью.

Антирусская пропаганда боевиков идет на экспорт: на Украину и в прибалтийский страны. В Россию наоборот идут материалы антисемитского характера (“война в Чечне нужна жидам”).

Несколько изменилось и национальное чувство современного чеченца. Неспособность чеченских националистов навести порядок в республике, деградация экономике, бандитизм и коррупция подорвала доверие к старым штампам(37).

Еще слишком рано говорить об окончательном расставании с химерой независимости, но среди молодежи появляются первые признаки осознания национальной вины по отношению к русскому народу. У значительной части населения ксенофобия сохранилась, но по ряду признаков носит пассивный характер. Анну Политковскую, например, поразило, что на нее враждебно смотрят чеченские дети “из-за некавказской внешности”.

Эта пассивность объясняется общим равнодушием к политике во всех ее проявлениях, что, в общем, характерно для всей страны. Люди пытаются выживать, как умеют, мало заботясь о высоких материях.

Мировоззрение боевиков носит весьма сложный характер. Сейчас в их рядах множество представителей других наций, ингушей, арабов, аварцев и даже русских. Современный “моджахед” религиозен, но как-то бестолково, бессистемно. Постоянно кивает на Коран, который никогда не читал. Зовет православных “кафирами” (неверными), не умея взять в толк, что его любимый пророк Мухаммед считал их правоверными.

Для большинства жизнь бандита скорей способ заработка и поиск места в жизни. Не имея никакого образования, не зная толком окружающего мира, молодой чеченец выбирает этот путь с вполне закономерным концом. Впрочем, альтернативой являются “кадыровские” отряды, отличимые от “басаевцев” только политической позицией и отсутствием связей с иностранными разведками.

Я опасаюсь показаться некорректным, но должен заявить: в сознании рядового боевика национальная ненависть к русским отходит на второй план. По наблюдениям Александра Сталь побывавшего в заложниках во время “дубровского кризиса” в поведение боевиков не была явственно замета агрессивная ксенофобия.

Хотя в первые минуты захвата бандиты отпустили всех кавказцев, ненависти к прочим зрителям, как к русским не проявлялось, во всяком случае, напрямую. Боевики пытались общаться с заложниками, раздавали пищу из буфета (38). Разумеется, это мало их оправдывает, но узелок на память завязать следует.

Совершенно иначе относились боевики к заложникам в Беслане. Они издевались, детей заставляли пить собственную мочу, насиловали школьниц. По всей видимости, это было связано с большим количеством ингушей в банде, отношения между ними и осетинами, мягко говоря, сложные и запутанные.

После этого лирического отступления вернемся, как говорится, к текущему моменту. Напомним: в результате геноцида было убито 40 000, а вынуждено покинуть Чечню 500 000 человек. Промышленность осталось без высококвалифицированных кадров, а последовавшая война довершила крах чеченской экономики. Когда-то цветущий уголок России превратился в зону бедствия и безысходности.

И все же…. Геноцида не было, да здравствует геноцид!

Несколько странно после всех этих лет несколько странно слышать такое сегодня? В конце концов, можно понять чеченского сепаратиста Висаитова, за пропаганду он зарплату получает, а времена нынче тяжелые.

С большим трудом доходит глубинный смысл позиции властей: денег нет и не предвидится, признавать геноцид, потом его жертв, потом платить компенсации, чтобы потом тебе же говорили, что ты шовинист. Благодарим покорно!

Однако мотивировать какими-то внятными причинами позицию той же Политковской весьма трудно. На недоуменные письма читателей, почему она постоянно твердит о геноциде чеченцев, когда был геноцид русских, она лихо ответила:

“В 1991-1994 годах я не имела физической возможности исследовать проблему геноцида русского народа в Чечне. Однако геноцид чеченцев нынешнего периода очевиден”(39).

Я не знаю, почем колбаса, но марокканский султан вполне достойный человек. Ответ, что называется, по сути.

Как мы знаем, геноцид был и позже. Но ссылки госпожи Политковской на некомпетентность тем интересней, ибо она активно участвовала в конференции “Русские в Чечне”, 1 декабря 1999 года, где этот вопрос обсуждался. Так что речь скорей не о незнании, а о нежелании знать….

С этим феноменом автор столкнулся, когда пытался обратить внимание ряда современных политиков на проблему геноцида русских в Чечне. По их реакции можно было подумать, что я призываю их вступать в партизанский отряд.

Я представлял в тот момент абсолютно умеренную группу по защите прав русских и русскоязычных беженцев из Чечни. Наши пожелания – самые скромные: официально признать факт геноцида, дать пострадавшим статус беженцев, оказать хоть минимальную помощь нуждающимся.

В отличие от чеченского политика Амина Осмаева мы не смеем предлагать ввести квоту, обязательное число русских, в руководстве республики. Однако проблема остается, война идет, страдают и “эллин и иудей”, и в Чечне и за ее пределами.

“В России нас никто не ждет, напротив, нам там не рады. Называют или чеченскими подстилками, или еще как хуже. Нежелательны мы никаким властям, вот что обидно…. Нас, выходцев из Чечни, в России тоже не любят. Есть озлобленные люди, у которых кто-то погиб на войне, но в чем же мы виноваты? В том, что родились на чеченской земле и она нам – родная?”(40)

Парадокс: люди, изгнанные из родного дома за то, что они русские, вынуждены бежать назад, потому что все кругом считают их чеченцами!

Да, одни бегут в пусть разрушенный, но родной дом. А кто-то наоборот стремится порвать последние связующие нити с Чечней. Забыть, отделиться, уехать как можно дальше. Беженцы из Чечни долгие годы мелькали по всем земному шару, кто-то даже в Африке осел.

За прошедшие десять лет многие, так или иначе, устроили свою жизнь на новом месте. Нашли свое маленькое счастье, но ничего не забыли, но и мы не вправе забыть. “Об одном прошу тех, кто переживет это время: не забудьте! Не забудьте ни добрых, ни злых. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас…”. (Юлиус Фучик, май 1943 года).

Автор благодарит Юрия Кондратьева за помощь в работе над этой статьей.

 

Hosted by uCoz